Почему у науки есть и этические измерения?

Эвандро Агацци

Свободна ли наука от ценностей?

Рассуждения о «науке и этике» или об «этике науки» в последние десятилетия стали довольно распространенными, так что они не кажутся уже несколько неуместными, какими казались поначалу. Есть ли это просто следствие того, что мы к ним «привыкли» и потому стали терпимее в наших высказываниях, или же тому есть более глубокая и серьезная причина? Чтобы ответить на этот вопрос, надо сначала понять, почему многие люди, особенно культурные, считают неподобающим признавать сближение между наукой и этикой. Они исходят из традиционного понятия науки, которое во всей истории западной цивилизации всегда означало знание в самом совершенном смысле, знание, характеризуемое истинностью или, по крайней мере, неукоснительным поиском истины, который как таковой был по сути своей интеллектуальным предприятием. Парадигматические примеры такого знания сменялись по ходу истории Запада: в античности это были философия и метафизика, в Средние Века - теология, в Новое время - математика и естественные науки, и в течение этой истории требования к этому знанию постепенно ослабевали - на место абсолютной уверенности (которая в прошлом считалась отличительным признаком науки) в качестве новых признаков науки пришли менее жесткие характеристики объективности, проверяемости и самокоррекции. Эти методологические требования были, так сказать, «отфильтрованы» из рассмотрения естественных наук и распространены на другие дисциплины, традиционно включавшиеся в область «гуманитарных», когда они отстояли для себя право считаться «науками». Это произошло в конце XIX - начале XX вв., и самым деликатным моментом при этом оказалось обеспечение объективности, поскольку, с одной стороны, оно предполагает, что исследующий субъект воздерживается от того, чтобы его личные наклонности влияли на представление исследуемых фактов, но, с другой стороны, когда исследуются человеческие факты, этого субъекта невозможно свести к чистому «наблюдателю», поскольку он сам, как человек, является частью исследуемой реальности. Сознание этой трудности привело многих методологов исторических и социальных наук к формулировке знаменитого предписания, согласно которому наука должна быть свободной от ценностей, или Wertfrei (по выражению Макса Вебера). Это надо понимать в том смысле, что в науке нет места для суждений о ценности, где неявно подразумеваемые «ценности» - это, в общем, все критерии оценки, отличающиеся от простых соображений истинности или объективности. Ясно, что самыми важными и выдающимися ценностями этого рода являются именно социальные, политические и моральные ценности. Поэтому кажется очевидным, что любая «смесь» науки с этикой направлена против подлинного духа науки, поскольку подрывает требование объективности. Из области общественных и исторических наук, где оно казалось достаточно очевидным, рассматриваемое предписание было распространено на всю совокупность наук, и тем самым было четко провозглашено отделение науки от этики.

Как мы видели, это отделение мотивировалось по существу необходимостью защитить объективность, поскольку (и в этом, в частности, состоял тезис Вебера) в области ценностей невозможен никакой объективный подход, они связаны по существу с личным выбором, который не может быть реально обоснован строго рациональными аргументами. Следует, однако, рассмотреть и другую мотивировку: специфическая цель и задача наук состоит в том, чтобы удостовериться, описать, объяснить, как обстоят дела, а не как они должны обстоять. Их задача - вывести на свет положения дел, фактические обстоятельства, а не долженствования, обязанности, запреты, которые являются как раз предметом этики. Следовательно, допустить в область науки этический дискурс означает как минимум «категориальную ошибку», чьим менее опасным (хотя все же нежелательным) последствием была бы интеллектуальная путаница, а самым опасным - серьезная угроза свободе науки. Действительно, допущение, что обязанности, дозволения, запреты могут затрагивать научное знание, приводит на память те времена, когда религиозные или идеологические догмы (и власти) претендовали на контроль над наукой. Мы все считаем эти времена обскурантистскими и исторически преодоленными, но нечто подобное может случиться и сегодня под предлогом защиты моральных ценностей.

Есть ли наука просто знание?

Приведенные выше рассуждения правильны, но лишь в той степени, в какой они применяются к науке, рассматриваемой как знание. Действительно, единственные критерии, допускаемые, по крайней мере западной культурой, для признания высказывания (или множества высказываний) выражающим содержания знания в подлинном смысле, - это чтобы оно было истинным и адекватно обоснованным. Современная наука выработала определенные специфические критерии как непосредственной истинности, так и обоснования, которые можно суммировать как общие требования наличия эмпирических данных и логической непротиворечивости. Поскольку этих критериев, как было показано в особенности философией науки за последние десятилетия, иногда бывает недостаточно для выбора из соперничающих теорий, были допущены другие, менее строгие критерии, такие как простота, изящество, многообразие связей с другими теориями, предсказательная плодотворность и т.п. Такие качества иногда называли «достоинствами» или «ценностями», и некоторые философы науки говорили, что они составляют «аксиологию науки», которая в силу этого оказывается на самом деле не «свободной от ценностей». Мы считаем такой способ описания ситуации неудачным и приводящим к путанице, поскольку, даже если мы согласимся называть эти качества «ценностями», ясно, что это всё когнитивные ценности и потому они просто расширяют класс критериев обоснованности, но имеют мало общего с теми суждениями о ценностях, о которых мы говорили выше.

Но теперь нам следует задать другой вопрос: «Правильно ли рассматривать науку просто как систему знания?» Ответ на этот вопрос не может быть утвердительным, поскольку научное знание - не «вещь», подобная явлению природы, а продукт сложной человеческой деятельности, которая, особенно в наше время, имеет все признаки конкретной профессии. Другими словами, когда мы в обычной речи говорим о науке вообще, или о какой-то конкретной науке, мы иногда имеем в виду некую систему знания, а иногда систему той человеческой деятельности, из которой состоит «занятие наукой». И эта деятельность имеет частично ментальный характер, но в значительной мере состоит из конкретных операций, из использования сложных и дорогих приборов, из создания административных структур и получения финансовой поддержки не меньших, чем для некоторых крупных корпораций. Однако очевидно, что в сфере человеческой деятельности играют роль не только определенные ценности, но и этика, поскольку о любой деятельности человека можно спросить, хорошая она или плохая, правильная или ошибочная. Следовательно, мы теперь можем корректно определить, какого рода моральные суждения могут касаться науки. Такое суждение не может касаться научных высказываний, поскольку единственным критерием их принятия является их истинность, а это значит, что не существует никаких морально незаконных или запрещенных научных (и не научных) истин, что никакой моральный императив не может превратить ложное научное высказывание в истинное или ложную теорию в здравую, или, наоборот, осудить как ложные или ошибочные высказывания и теории, являющиеся научно правильными.

Нравственная оценка научной деятельности

Коль скоро мы поняли и твердо установили изложенное выше, мы также должны признать, что человеческие действия, из которых состоят «занятия наукой», никогда не бывают «морально нейтральными» и могут оцениваться иногда как правильные, иногда как неправильные, но не вообще, а в определенных конкретных случаях и даже в единичных случаях. На деле отсюда легко вытекает следующий непредвиденный вывод: мы признаём, что научную деятельность можно законно оценивать с точки зрения морали, но тогда мы должны признать, что она сама по себе нравственно хороша, поскольку она, если происходит в согласии с ее подлинной природой, то состоит в поиске истины, а такое предприятие само по себе нравственно законно и даже похвально. Этот ход мыслей основан на представлении о том, что, конечно, существует много извращенных способов заниматься наукой (они извращаются, когда некоторые ученые оказываются готовыми предать идеал поиска истины для удовлетворения определенных личных или коллективных интересов), но когда наукой занимаются в соответствии с ее подлинной природой, это всегда нравственно похвально. Такое представление об «этике науки» сводит эту этику к скрупулезному и «добросовестному» проведению профессиональной деятельности, приправленному моральным привкусом «интеллектуальной честности» или «интеллектуальной чистоты». Этот взгляд нельзя считать неверным, но он тем не менее неполон. Он не является неверным, потому что на деле «добросовестное» выполнение научной работы обычно влечет за собой определенные нравственно ценные привычки, такие как самодисциплина, готовность к тяжелой работе, упорство, готовность признавать собственные ошибки и достоинства других людей, способность к сотрудничеству и т.п. Это, в частности, явилось причиной того, что фигуру ученого так часто идеализировали на Западе, по крайне мере до середины XX века. Однако же это не специфические достоинства науки как таковой, но скорее человеческие достоинства в общем смысле, находящие в занятиях наукой особенно благоприятную возможность проявления. Именно поэтому научная «деонтология», в вопросах такого рода, на самом деле не релевантна отношениям науки и этики, поскольку ее правила просто усиливают достижение специфической внутренней цели науки. Более того, этот взгляд неполон, поскольку согласно ему вся нравственная оценка науки в целом зависит от рассмотрения целей науки - целей, которые по предположению характеризуют науку как «идеальный тип», т.е. независимо от реальных соображений, вдохновляющих или побуждающих конкретных людей или конкретные институты заниматься наукой.

Рассмотрение целей

Это не какая-то незначительная деталь. На самом деле мы можем согласиться с тем, что первым шагом оценки морального качества любого человеческого действия является рассмотрение цели этого действия, как в объективном, так и в субъективном смысле. Акцент на субъективном смысле (совпадающем с интенцией агента) типичен для тех этических доктрин, для которых интенция есть основной, или даже исключительный, критерий моральности действия. Однако должно быть очевидным, что мы обычно вполне готовы сказать, например: «Несмотря на свои добрые намерения, м-р Х поступил плохо», так что, особенно с точки зрения права, рассмотрение намерений может только представить какую-то меру извинения или оправдания для рассматриваемого действия, но не может превратить противозаконное поведение в законосообразное. Поэтому очевидно, что любое рассуждение об этике науки сразу же становится бессодержательным, если главным его предметом оказывается рассмотрение возможных намерений ученых. Поэтому мы должны сосредоточиться на объективной или внутренне присущей цели данного действия или деятельности, цели, на которую они направлены, и посмотреть, является эта цель морально приемлемой или нет. Например, убить человека само по себе нравственно дурное действие, хотя при определенных обстоятельствах (скажем, при самозащите) оно может быть признано законным.

Возвращаясь к науке, заметим, что, даже если мы ограничим наше внимание ее целями, мы должны учитывать разницу между чистой наукой (или «фундаментальной», или «базисной» наукой, как ее иногда называют) и прикладной наукой. В первом случае мы можем признать (хотя и с определенной идеализацией), что научное исследование имеет по существу одну цель - приобретение истинного знания. В случае же прикладной науки поиск истины есть только средство достижения некоторой конкретной цели, а среди огромного разнообразия таких целей многие могут быть хороши, но некоторые вполне могут вызывать моральные возражения, а это значит, что моральное суждение о целях здесь уместно. Это обстоятельство очень долго замалчивалось из-за оптимистического представления о науке, господствовавшего в западной цивилизации Нового времени, которое можно суммировать следующим образом: развитие науки принесет громадный и всё возрастающий урожай знания в самых различных областях, и это знание будет поставлено на службу человечеству для решения его практических проблем. По этой причине науку рассматривали как реальный двигатель прогресса: казалось очевидным, что наука действует на благо человечества, и тот факт, что ее «завоевания» иногда использовались в дурных целях, считался виной других людей, наука невиновна, тогда как политики, военные руководители, промышленные менеджеры могут быть виновны в применении науки, заслуживающем морального осуждения. Ясно, что согласно этому взгляду на вещи ученые, работающие в рамках проекта прикладных исследований, рассматривают себя как «инструменты», самостоятельность суждений и свобода решений исключены из области деятельности, для которой они «наняты». Сегодня этот традиционный взгляд пересматривается, и, конечно, решить эту проблему нелегко. Мы, однако не собираемся обсуждать сейчас этот вопрос, поскольку мы просто хотели подчеркнуть, что моральная оценка целей отдельного, конкретного научного предприятия никоим образом не является нерелевантной. Это стало драматически ясно после взрыва первой атомной бомбы в конце Второй мировой войны, но это гораздо более общая проблема, поскольку она очевидным образом является центральной для этического рассмотрения технологии. Чуть позже мы отдельно рассмотрим проблему технологии, но уже сейчас хотим подчеркнуть, что технология - в очень большой степени прикладная наука, и что подлинная ситуация нашего время характеризуется подавляющим присутствием технонауки - той неразделимой смеси науки и технологии, которая уже не позволяет игнорировать конкретные цели при этическом рассмотрении научной деятельности.

Рассмотрение средств

Было бы слишком поспешным заключить из сказанного выше, что чистая наука никогда не может вызывать моральных возражений. Это было сказано с точки зрения ее целей, но следует рассмотреть также вопрос о ее средствах, а общий принцип «цель не оправдывает средства» применим также и к науке. Мы здесь рассматриваем вопрос о том, может ли приобретение чистого знания требовать иногда определенных средств, моральную законность которых можно поставить под сомнение. Ответ - да. На самом деле, по крайней мере в области экспериментальных наук, истину нельзя открыть просто размышлением или наблюдением - требуется выполнение определенных операций, а это предполагает манипулирование исследуемым предметом. Поскольку манипулирование есть действие, а не знание, даже когда его открытой целью является приобретение знания, вполне может оказаться, что некоторое конкретное манипулятивное действие само по себе может не быть морально приемлемым. Это не очень хорошо осознавалось, когда предметом исследования была природа, поскольку любое манипулирование с природой казалось морально допустимым (в наши дни существуют совсем другие взгляды не только на манипуляции с животными, но и с неживой природой). Но это стало очевидным, когда экспериментальное исследование человека неизбежно привело к манипулированию людьми (парадигматическим случаем этого явились медицинские исследования). Скоро стало ясно, что эту в высшей степени деликатную сферу должны регулировать моральные критерии, поскольку очень общий принцип нравственности запрещает относиться к личности просто как к инструменту (совершенно независимо от еще более базового требования не вредить тем, кто подвергается эксперименту). Собственно говоря, в течение последних десятилетий происходила моральная рефлексия, приведшая к разработке некоторых широко признанных и принятых норм. В настоящее время широко обсуждаются эксперименты с человеческими эмбрионами и генетические мероприятия с чисто исследовательскими целями, которые интересно рассмотреть здесь, поскольку они показывают, что нравственные проблемы могут возникать в чистой науке, порождая ограничения ее свободы, несмотря на нравственную безупречность ее цели.

Нетрудно признать, что эти соображения относительно этической релевантности средств чистой науки могут быть без всяких изменений перенесены и на прикладную науку: моральная приемлемость цели определенного прикладного исследования не избавляет нас от необходимости рассмотрения нравственной приемлемости средств, используемых в ходе этого исследования. Даже когда цель данного прикладного исследования (например, в области медицины) в высшей степени благородна, будет морально правильным спросить, надо ли эту цель преследовать любой ценой, т.е. какими угодно средствами, и морально правильный ответ на этот вопрос не может быть безусловно утвердительным.

Рассмотрение условий

Среди факторов, обычно связанных с моральными соображениями относительно человеческих действий, особую важность имеют также условия действия. Они подобны средствам, но отличаются от них в основном тем, что средства - это орудия непосредственного достижения цели как конечного пункта определенного действия, тогда как условия - это то, что делает возможным само действие, и потому они служат цели только косвенно. Это различение полезно для понимания того, что действие, стремящееся реализовать морально законную цель применением морально приемлемых средств все еще остается открытым для вопросов о его моральности до тех пор, пока не проанализированы его условия. Самый известный пример такого рода проблемы, обсуждавшийся применительно к науке в последние десятилетия (и ставший особенно актуальным в нынешней ситуации экономического кризиса) - вопрос о выделении средств на исследования: деньги, выделяемые на науку, по необходимости изымаются у других возможных целей, таких как, скажем, больницы, школы, соцобеспечение или защита окружающей среды. Поскольку удовлетворение этих потребностей соответствует наличию нескольких целей или ценностей, преследовать которые не только законно, но даже и должно, легко видеть, что здесь неизбежно возникает проблема морального выбора. Помимо выделения средств, еще несколько проблем очевидным образом возникают при рассмотрении вопроса об «условиях» существования чистой и прикладной науки, но мы не будем их здесь рассматривать. Заметим кстати, что рассмотренный выше конкретный пример решения моральной проблемы может быть проще решить в случае прикладной, чем в случае чистой науки, поскольку обычно легче показать, каким образом прикладное исследование может, благодаря своим ожидаемым результатам, «компенсировать» жертвы, приносимые обществом, в то время как это может оказаться труднее сделать в случает простого приобретения знания. Это показывает, помимо прочего, насколько поверхностно мнение, что этические проблемы типичны для прикладной науки, но вряд ли затрагивают чистую науку.

Рассмотрение последствий

Последний пункт нашего анализа касается возможных последствий научных исследований. Очень часто он оказывается единственным пунктом, принимаемым во внимание во многих обсуждениях этики науки. Такая позиция (типичная для «утилитарианских» подходов), конечно же, слишком узка, тем не менее нельзя недооценивать важность последствий при моральной оценке действий, поскольку очевидным нравственным принципом является то, что каждый должен отвечать за последствия своих действий и потому обязан пытаться, насколько возможно, предвидеть их, и это независимо от любых соображений типа «соотношение цена-выигрыш», специфических для утилитарианской этики. Эта проблема оказалась в фокусе этических дискуссий о науке в силу драматического воздействия некоторых неожиданных трагических последствий развития технологии и связанной с этим общей тревоги по поводу огромной опасности неконтролируемого продолжения этого развития. Проблема эта, однако, для этики не нова, и она привела в рамках этической традиции к формулировке так называемого «принципа двойного эффекта». Этот принцип, строго говоря, применим в тех случаях, когда стоящая перед исследованием цель - будучи сама по себе законной - с необходимостью влечет за собой морально неприемлемые последствия; но с большей или меньшей строгостью он также применим к тем случаям, в которых подобные последствия ожидаются только с высокой вероятностью. В таких случаях первое, что требуется - посмотреть, нельзя ли отказаться от этой цели - чтобы избежать неприемлемых последствий, - и если это возможно, то отказ от такой цели является моральным долгом. Здесь мы имеем нечто соответствующее принципу «цель не оправдывает средства», поскольку утверждается, что «цель не оправдывает последствий»: оба утверждения содержат критику тезиса, что в этике имеет значение только намерение совершающего действие, поскольку последствия, о которых мы говорим, очевидным образом являются непреднамеренными последствиями (в противном случае их следовало бы причислить к целям).

Но существуют ситуации, в которых преследование цели само представляется моральным долгом. В этих случаях следует сравнить важность двух ценностей (ценности, которой служит действие, и ценности, страдающей от последствий действия) и принести в жертву менее важную или, иначе выражаясь, «выбрать меньше из двух зол». Классический случай применения этого принципа - случай «терапевтического аборта», когда отказ от определенного лечения подверг бы жизнь матери серьезному риску, в то время как его применение предполагало бы смерть плода: потерять плод считается «меньшим злом» (эту ситуацию не следует смешивать с ситуацией убийства плода как средства спасти жизнь матери). Ситуации подобного рода нередки в сфере прикладной науки.

Даже хотя рассмотрение последствий является в основном проблемой прикладной науки, она не чужда и чистой науке, поскольку вопросы морали могут возникать в связи не столько с открытием истины, сколько с ее сообщением. Мы должны признать не столь уж необычным, что научные открытия или теории могут доводиться до публики в сенсационном духе, сопровождаясь поверхностными и необоснованными интерпретациями, которые могут оказывать отрицательное воздействие на образ мысли людей и на их оценку жизни и ее ценностей. И это не всегда вина средств массовой коммуникации, но иногда также и вина более или менее выдающихся ученых, позволяющих себе поверхностную популяризацию или даже пристрастную интерпретацию или экстраполяцию содержания науки. Во времена, когда наука получила такой высокий престиж и оказывает столь сильное воздействие на мысли и чувства людей, честное и морально безупречное распространение научных истин стало одним из главных этических императивов.

Особое положение технологии

Для нашего обсуждения полезно соблюдать различие между наукой и технологией, о котором легко забыть, так что их часто рассматривают как одну и ту же вещь. Это различие основано на разнице специфических целей науки и технологии: специфическая и главная цель науки - получение знания, тогда как специфическая цель технологии - реализация определенных процессов и/или продуктов. Первая цель науки - познать нечто, цель технологии - сделать нечто. Наука по сути своей есть поиск истины, технология по сути своей есть реализация чего-то полезного. Это вовсе не отменяет очень четких двойственных отношения между наукой и технологией: с одной стороны, наука вообще и современная наука в особенности не может преследовать свои цели, не опираясь на массовое использование высокоразвитой технологии, а с другой стороны современную технологию можно рассматривать как искусное применение научных открытий.

На самом деле технология есть нечто отличное от чистой техники в той мере, в какой она опирается на применение некоторого рода научного знания. В этом отношении технику можно рассматривать как накопление практически полезных операционных процедур, испытанных и усовершенствованных на протяжении многих поколений и представляющих собой «знаю, как (know how)», но не обязательно «знаю, почему (know why)». Этим объясняется существование цивилизаций, обладавших высокоразвитой техникой, но слабой наукой, и других - с богатой наукой, но более примитивной техникой. Для западной цивилизации типично установление связи между наукой и техникой - прежде всего, исследуя, почему некоторые технические процедуры успешны (то есть ища объяснение этого успеха, способное указать его причины, как это было еще в древней Греции), а затем целенаправленно проектируя инструменты, способные достигать определенных результатов вследствие применения ранее полученного научного знания (что становится все более эффективным с возникновением «современной» науки). Именно этот второй шаг привел к возникновению технологии как чего-то отличного от простой техники, и именно он отвечает за строгую взаимозависимость науки и технологии, которая может создать (ложное) впечатление, будто бы они - одно и то же.

Коль скоро все это понято, нетрудно увидеть, что все, сказанное выше о прикладной науке, применимо также и к технологии, которую - в довольно специфическом смысле, отстаиваемом здесь, - можно в значительной степени отождествить с прикладной наукой. Однако есть по крайней мере один аспект, выражающий определенное различие между технологией и прикладной наукой: как мы сказали выше, специфическая цель технологии - непосредственно сделать что-то, тогда как целью прикладной науки все-таки остается узнать что-то, хотя и с намерением реализовать цели, отличные от чистого знания. Именно эта гораздо более тесная связь технологии с действием и производством наводит (хотя бы с методологической точки зрения) на мысль о том, что она заслуживает отдельного рассмотрения.

Это различие касается проблемы свободы и регулирования, поскольку мы можем быть готовы признать, что каждый свободен думать все, что хочет, но обычно не готовы признать, что каждый свободен делать все, что захочет. Другими словами, действие в типическом случае подчиняется правилам и регулированию, как моральным, так и правовым. В то время как в области знания нет никакого должнó быть (единственным императивом является избегать ошибок, что есть скорее «определяющее условие» познания), в области действия существуют должнó быть и дóлжно сделать, и это приводит к созданию моральных норм с субъективной точки зрения и правовых норм, или регуляций, с точки зрения общества. Такие нормы должны указывать, какие действия допустимы, какие обязательны и какие запретны (тогда как все это очевидным образом неприменимо к мыслям или содержанию знания).

Проблема регулирования

В типическом случае моральная установка выражает себя через установление норм, то есть предписаний, регулирующих человеческие действия, и очень часто содержащихся в более или менее подробных нравственных кодексах, чей авторитет обычно связан с религиозными доктринами. В этих нормах указывается некоторое количество действий, являющихся обязательными, и действий, являющихся запрещенными, что оставляет более или менее широкий спектр действий, просто разрешенных. Эти нормы предназначены указывать должное поведение, они императивны в безусловном смысле и, следовательно, отличаются от правил, указывающих, «как следует действовать», чтобы достичь определенной цели. Эти правила, лучшими примерами которых являются «правила ремесла» различных профессий или «инструкции пользователю» технологических аппаратов, - просто «условные» предписания, поскольку они не накладывают на агента никаких моральных обязательств, но просто указывают простейший (а возможно и единственный) способ действия, если мы хотим достичь определенного результата. Если нормы некоторого морального кодекса мыслятся как нечто, долженствующее руководить не только действиями отдельных лиц, обращаясь к их внутреннему сознанию, но и поведением любого индивида, принадлежащего к данному обществу, они приводят к созданию правовых предписаний или регуляций разной степени общности и силы, которым отдельный индивид обязан подчиняться.

Из сказанного ясно, что как моральные нормы (в минимальном смысле), так и, безусловно, правовые регуляции подразумевают ограничения свободы действий затрагиваемых отдельных лиц. В этом состоит еще одна причина враждебности некоторых людей к этике науки: поскольку этика по необходимости подразумевает некоторые запреты, особенно когда она составляет основу правовых предписаний, они утверждают, что терпеть вмешательство этики в сферу науки - значит в конечном счете признать ограничение свободы науки. Мы не отрицаем, что апелляция к моральным ценностям может служить предлогом для произвольного ограничения любой свободы (включая свободу науки) в руках авторитарных политических режимов; это, однако, не имеет ничего общего с этикой как таковой, а только с авторитаризмом, и средство против этого - борьба не с этикой, а с авторитаризмом. В самом деле, из того, что действия могут или даже должны подвергаться регулированию, не следует, что они не могут быть свободными. Напротив, мы должны признать, с одной стороны, что прогресс человечества состоял в основном в увеличении свободы действия в различных областях (и мы даже должны сказать, что специфически «человеческими» являются только свободные действия). Но с другой стороны мы должны также признать, что прогресс человечества осуществлялся путем введения полезных, мудрых и уместных регуляций во многих областях, в которых их отсутствие приводило к злоупотреблениям, несправедливости и опасности для отдельных лиц и для общества в целом.

Вопрос, следовательно, совершенно ясен: нашему праву (и долгу) защищать свободу действия внутренне присуще требование свободы для науки и технологии в соответствии с тем же принципом, что защищает право каждого действовать и производить. Но в точности так же, как в случае этого общего права, осуществление этой свободы должно ограничиваться всегда, когда оно может нарушить другие права. Однако мы можем усмотреть некоторые существенные различия в том, что касается ограничений в области науки и технологии. Как мы видели, в случае чистой науки ограничения свободы исследования, или регулирования способов его проведения, по существу накладываются путем рассмотрения его средств или условий, в то время как цель его (открытие новых истин) всегда считается законной. Напротив, в случае технологии (в гораздо большей степени, чем в случае самой прикладной науки) регулирование может касаться также и выбора целей, не только потому, что некоторые цели могут считаться морально и социально неприемлемыми сами по себе, но также и потому, что цели определенного технологического предприятия могут войти в противоречие с другими законными целями, так что потребуется корректное согласование всех этих целей (это и понимается под «регулированием»). Короче: технологию можно рассматривать как поиск способов реализации всех мыслимых проектов, но в то время как каждый имеет право знать любую истину (полная свобода науки в плане ее цели), мы не можем допустить право на реализацию всех возможных проектов.

Это равнозначно утверждению, что регулирование технологии также должно учитывать ее цели; однако эта мысль в наше время не является общепринятой, поскольку технологию постепенно свели к комплексу процедур, которые - хоть и являются «целенаправленными» - предполагаются не затрагивающими оценку целей. Это весьма странно, поскольку технология по своей сути есть деятельность, в которой знание ставится на службу стремления к целям и в этом смысле имеет структуру наиболее зрелого человеческого действия - действия, при котором цель осознанно выбирается, преследуется и анализируется, и все доступное релевантное знание используется для ее достижения. Но эта структура будет действительно адекватна уровню человеческой рациональности, только если она применяется и к оценке целей, и к оценке соответствующих средств. Это можно выразить, сказав, что важно «делать что-то хорошее» и «делать это хорошо»: упоминание о «хорошем» (в первом случае) указывает на отношение к сфере морали и к проблеме норм и регулирования. К сожалению, однако, в силу исторической эволюции, которую мы не имеем возможности очертить здесь, современная технология перестала осознавать это двойное измерение.

Дух регулирования

В то время как нравственные принципы и ценности имеют очень общую природу, обязанности, дозволения и запреты касаются конкретных действий, и должны уточняться (как мы уже отметили) посредством конкретных норм. Трудность с нормами состоит в том, что они не слишком часто могут быть более или менее прямым переводом некоторого общего принципа, поскольку он должны применяться к сложным ситуациям и действиям, которые являются «сложными», поскольку связаны с взаимодействием целого ряда принципов и ценностей.

У этого соображения есть первое элементарное следствие, а именно тот факт, что критерии, стандарты или нормы, выработанные для оценки соответствия некоторого действия некоторой конкретной ценности, не могут быть экстраполированы на оценку его соответствия другой конкретной ценности. В случае науки и этики это значит, что моральные критерии не должны вмешиваться во внутренние суждения о том, что имеет научную ценность, и в критерии оценки достоверности научных результатов. Симметричным образом моральные оценки должны основываться на этических критериях суждения и как таковые независимы от всякого вмешательства научных соображений. В этом и состоит правильное значение взаимной «автономии» этих двух сфер, которую часто и справедливо подчеркивают. Вторым следствием является то, что этика благодаря своей общности, которая дает ей основание регулировать всякого рода человеческую деятельность, должна иметь в виду наиболее удовлетворительную реализацию всех человеческих ценностей, вовлеченных в данную ситуацию. Это значит, между прочим, что предоставление науки максимума свободы, совместимого с уважением других относящихся к делу человеческих ценностей, есть реальная этическая обязанность. Поэтому свобода науки есть часть этического отношения к науке даже в тот момент, когда приходится рассмотреть проблему регулирования науки.

Регулирование науки и технологии определяется тем фактом, что существуют глобальные цели и ценности, которые невозможно учесть в рамках отдельной ограниченной области любого научного или технологичного предприятия, и что существуют другие (ограниченные) области, специфические цели которых тоже следует уважать. Это типичная ситуация теории систем, откуда следует, что решение ее также должно иметь теоретико-системную природу. Стратегия, которой здесь нужно следовать, состоит в терпеливом и конструктивном сравнении различных затрагиваемых целей и ценностей, предполагающем у всех сторон понимание пристрастности собственной точки зрения и законности требований других. И надо еще постараться мыслить в соответствии с некоторыми критериями общности, т.е. рассуждать с точки зрения общих интересов, интересов всего человечества, будущих поколений, общего счастья. Это не невозможно, поскольку просто соответствует принятию установки на ответственность, самой по себе не чуждой современным людям, - ее просто редко практикуют из-за нашего стандартизированного образа жизни, при котором мы по большей части «выполняем» определенные задачи, имея очень мало возможностей чувствовать себя действительно ответственными и принимать ответственность на себя.

Способы регулирования

Мы признали законность эксплицитного установления норм, регулирующих научную деятельность. В конце концов, мы уже привыкли к существованию норм, регулирующих чистые и прикладные исследования с точки зрения безопасности или секретности, и непонятно, почему нужно исключать нормы более общего морального характера. Но это оставляет открытым вопрос о том, каким учреждениям следует доверить выработку этих норм и как следует контролировать их применение. Следуя логике нашего рассмотрения, можно выразить мнение, что в этих нормах должна выражаться необходимость теоретико-системного согласования различных ценностей и потому они должны быть результатом многостороннего принятия ответственности - ответственности научного сообщества по отношению к другим ценностям, присутствующим в обществе, и ответственности других общественных учреждений (экономических, политических, религиозных и др.) по отношению к правам науки.

Но каким может быть конкретный способ установления таких норм, который решил бы неизбежный конфликт ценностей (не говоря уже о конфликте интересов)? Кажется, что под рукой у нас есть легкое решение: установим полный общественный контроль над наукой, так чтобы путем хорошо организованного планирования научных исследований их можно было бы направить на решение общественно значимых проблем и отвратить от общественно опасных предприятий. Этот способ решения конфликта сегодня реально отстаивается некоторыми, однако он создает целый ряд трудностей. Для начала, фактическая реализация предлагаемого планирования может быть эффективной, только если она будет поручена государственной власти, но тогда невинная идея «общественного контроля» превратится в гораздо менее невинную идею «политического контроля» над наукой, а это вовсе не равнозначные вещи. Действительно, наиболее успешный контроль над наукой всегда был привилегией тоталитарных режимов, и это уже доказывает, что существенное ущемление свободы может быть скрытым предварительным условием подобной «дисциплины», накладываемой на науку политической властью. Вторая причина для отказа от решения, основанного на тотальном «общественном контроле» над наукой, состоит в том, что в этом случае все научные исследования должны быть целенаправленными, а это нежелательно по многим причинам, которые мы здесь не имеем возможности обсуждать. Одну из них, однако, стоит подчеркнуть: для сохранения самого духа науки существенно, чтобы в обществе оставалось открытым пространство свободного исследования - пространство, необходимое для процветания творчества, оригинальности, новаторства, которые невозможно планировать. Другими словами, целенаправленные исследования вполне оправданы, и было бы в высшей степени желательно, чтобы такая «направленность» все более ориентировалась на поддержку базовых ценностей и удовлетворение фундаментальных прав человека. Единственная цель выраженного выше caveat* - подчеркнуть, что научные исследования в целом нельзя принудить быть прикладными или целенаправленными. В это различении мы обнаруживаем два полезных указания: первое - уже высказанное выше обоснование области свободного исследования; второе - состоит в том, что даже в случае целенаправленной науки участие в ней ученого никогда не должно быть вынужденным. Эта невынужденность имеет два аспекта. Во-первых, она означает, что сами ученые должны иметь право участвовать в определении целей исследования. Конечно, это не следует понимать в наивном смысле, но скорее в том смысле, что научное сообщество должно во все возрастающей степени включаться в обсуждение и определение структуры общества - оно должно иметь достаточно серьезное влияние по крайней мере на определение тех целей, которые, помимо общего общественного интереса, предполагают применение продвинутых научных знаний или изощренной технологии. Во-вторых, в этой «невынужденности» должен выражаться подобающий способ обращения к науке во имя потребностей общества: такое обращение должно иметь нравственный характер, выражать не навязывание или обязательство в собственном смысле, а скорее призыв к ответственности отдельных ученых и в каком-то смысле всего научного сообщества в целом. Понятие ответственности с необходимостью предполагает наличие свободы, поскольку только за свободными существами (или лучше сказать - за свободными рациональными существами) можно признать чувство ответственности. Как и всякое нравственное обязательство, эта ответственность выражает «должнó быть» или «дóлжно сделать», но не принуждение, способное заставить кого-то поступить вопреки собственной воле или совести. Если мы будем рассматривать проблему в таком свете, бóльшая часть абстрактных затруднений, связанных со схематическим противопоставлением прав науки правам общества, исчезнет, поскольку ученый - частица общества и потому должен быть чувствительным к проблемам общества. Говоря «должен», мы использовали категорию долга - единственную категорию, способную сочетать обязанность со свободой и полностью соответствующую достоинству человека.

Влияние науки на этику

Говоря об отношениях науки и этики, недостаточно рассматривать влияние, которое этике следует оказывать на деятельность науки, как мы в основном делали до сих пор. Столь же интересно исследовать влияние науки на разработку этики и моральных норм. Мы ограничимся здесь только парой примеров. Этика использует некоторые фундаментальные понятия, такие как свобода, нормальность, природа человека, и ясно, что конкретное уточнение этих понятий и их применимости к реальным человеческим действиям требует учета результатов ряда наук, особенно наук о человеке, от биологии до генетики, нейробиологии, психологии и социологии. Возможно, что без использования корректной информации, заимствуемой из этих наук, этический дискурс не мог бы говорить о современном человеке, который вывел из науки новый «образ» самого себя и потому может прийти к ощущению, что этика есть нечто устаревшее и отсталое. Что же касается формулировок моральных норм, прогресс науки уже создал и, несомненно, продолжит создавать новые и непредвиденные ситуации, к которым вряд ли будут применимы существующие моральные нормы; или же этот прогресс, открывая внезапно непредвиденные возможности действия, а следовательно и выбора, может сделать морально значимыми ситуации, в прошлом совершенно не допускавшие вмешательство человека. Все это указывает на то, что рост науки придает морали динамический оттенок, который не означает морального релятивизма, но делает мораль способной справляться с реальными ситуациями современного человека. Как мы уже говорили, это является следствием упомянутого выше теоретико-системного подхода: если мораль в общем выражает императив «делай то, что правильно», без участия других сфер она не может ответить на вопрос: «что правильно делать», когда дело доходит до конкретных ситуаций. Наука, не претендуя ответить на этот вопрос (который не является научным вопросом), тем не менее может помочь при выработке ответа на него.

Заключение

Из проведенного выше рассмотрения следует, что научному сообществу можно рекомендовать саморегулирование по части возможных ограничений и/или ориентаций научных исследований и технологических разработок. Однако на практике такого чистого саморегулирования недостаточно и оно может даже вызвать возражения по принципиальным причинам, явным образом вытекающим из представленного здесь теоретико-системного подхода. Даже научное сообщество не может рассматривать себя как замкнутую систему, отвергающую внешний контроль, поскольку оно на самом деле не является такой системой. Поэтому была бы уместна некоторая степень правового регулирования, выражающего результат взаимного сотрудничества и взаимопонимания. Исторический вызов нашего века состоит как раз в выработке такого правового регулирования на пути ответственного соучастия. С другой стороны, это регулирование должно характеризоваться разумной гибкостью, за исключением немногих очень специфических и точно описываемых случаев особой важности. Уважение норм, регулирующих эти случаи, должно контролироваться обычными средствами, используемыми государственной властью для контроля за соблюдением законов, в то время как соблюдение более гибких норм должно бы контролироваться механизмами, предписываемыми обычно деонтологическими нормами различных профессий. Самой важной, однако, является проблема норм: нормы, конечно, нужны, но еще более существенным является привычка формулировать правильные моральные суждения. Речь идет о реальных ситуациях, в которых конфликты ценностей могут сделать применение соответствующей нормы (или норм) весьма сомнительным. Здесь снова способность принимать на себя ответственность является наилучшим способом держать науку под разумным контролем, не отказываясь от интеллектуальных и практических плодов ее прогресса.

Перевод с английского Д.Г. Лахути

[1] Agazzi E. Why has science also moral dimensions? Статья основана на тексте доклада, прочитанного в Москве 22 апреля 2009 г. в Институте философии РАН.

* Предостережения (лат.). - Прим. перев.